Я рождалась, повитая криком, меня омывали стоном и пеленали плачем. Три седые старухи молчали, до дна выпивая вопли. Мать коротким серпом перерезала нить, что держала нас вместе, отдала меня пряхам, пока из себя исторгала послед. Я молчала, смотря на резные лики. Я не плакала, в грубых лёжа ладонях. Мать взяла меня, вытерла мокрой тряпкой, обрядила в чистое как покойницу.
читать дальше
Документы выдали неохотно. Мать приезжей была, не стояла, естественно, на учёте, злая тётка в окне всё ворчала, мол, рожать – так в столице, без мужа, а после пороги ходить обивать да просить пособие. Заявление, правда, сама помогла заполнить. Педиатр считала, что я немая, мама толком с врачом не спорила. Заносила данные в бланки, ставила подпись в графе «согласие». Медсестра равнодушно делала мне уколы. Я не кричала. Не хныкала. И не плакала.
Когда небо венчал тонкий лунный серп, мама пела мне колыбельную. Мне хотелось петь вместе с ней, мне хотелось за нею шептать слова. Но потом я видела: в трёх углах тени прячутся от пришедших. Лица прях были нитчаты, будто саван, руки прях были выжжены, будто древо. Пряха слева сучила нити из наживо вырванных чьих-то жил, справа – тонкую алую мягко тянула из чьей-то крови, а срединная, старшая среди них, выплетала из сердца чужого не нить – струну. Тронешь голосом, будто смычком, и забьётся чаще, застучит всполошенной птахой, а после – как повелишь. Или биться продолжит, или замрёт, порвавшись.
Сёстры-пряхи были стары и слепы. Я отчаянно жмурилась, пряталась в коконе из одеял и шептала беззвучно, мол, нет меня, вместо девочки в колыбели баюкает мать ничто; шёпот мой паутиной вплетался в глубокий и ласковый мамин голос, пряхи чуяли, знаю, слушали детский лепет.
Мне исполнилось семь, когда появился отчим. Мне исполнилось восемь, когда появился братик. Моя мать никогда не качала его (как мою) колыбель, моя мать никогда не пела ему ни при полной, ни при растущей или на убыль идущей луне. Моя мать и мне повелела ему никогда не петь.
Мне казалось, она была счастлива эти недолгие пять: улыбалась и жарила блинчики по утрам, целовала в макушку и пахла июльским и солнечным разнотравьем. У неё под сердцем снова жило дитя, я ждала его, чтобы лелеять, любить и нянчить. Мне казалось, что пряхи – лишь сон, кошмар, мне казалось, их не было никогда, только вот когда серп резал тучи на небосклоне, что-то тайное, древнее билось в моей гортани, что-то силилось выплестись в песню: я знала её пословно. Я молчала. Молчание было сильнее слова. Сёстрам-пряхам было так зло и голодно.
Был сочельник. Мы с братом уже наряжали ёлку, отчим с матерью были на кухне. Раздался стук. Не короткий и дробный, как дедморозов, в дверь, а глухой и отчаянно гулкий. Страшный. Вызвали скорую. Ехали три часа.
Удалось спасти девочку. Но не маму.
Я любила малышку. Шептала ей на ночь сказки. Целовала, когда заходилась плачем. Говорила, мол, мама уже на небе, но всегда – немножечко рядом.
Отчим в дом привёл тётю Веру. Он сказал, я должна и простить его, и понять. Он сказал, малышам не хватает мамы. Я кивала, слушая тихий усталый голос. Не винила его. И не плакала.
После школы уехала в Питер. Дворы-колодцы, общежитие в сотне кварталов от колледжа. Я почти обжилась. Завела не друзей – знакомых. Полюбила гулять пешком, целоваться с ветрами на Лиговском и Посадской, пить какао и кутаться осенью в зимний шарф. Я почти, мне казалось, тогда отыскала счастье.
Шёл декабрь. Был холодный промозглый вечер. Я спешила домой; задержалась чуть-чуть на зачёте, не успела тогда на седьмой автобус. Тех, догнавших, и вжавших спиной в бетон, было четверо. Или трое?
Самый сильный из них успел затащить в подъезд. Самый шустрый, кажется, расстегнуть ремень. Самый грубый (как в фильмах для взрослых) поставить успел на колени. Но когда он убрал ото рта ладонь
я
запела.
2. Те, кто приходит за голосом
Я рождалась, повитая криком, меня омывали стоном и пеленали плачем. Три седые старухи молчали, до дна выпивая вопли. Мать коротким серпом перерезала нить, что держала нас вместе, отдала меня пряхам, пока из себя исторгала послед. Я молчала, смотря на резные лики. Я не плакала, в грубых лёжа ладонях. Мать взяла меня, вытерла мокрой тряпкой, обрядила в чистое как покойницу.
читать дальше
читать дальше